Брусенский монастырь: о пожаре и шаровой молнии и об образе жизни игумении Олимпиады

Олимпиада была замечательная в наше время подвижница.

«Покойную игумению я хорошо знал и душевно почитал ее за ее простоту и искреннее благочестие» – пишет преосвященный Савва, епископ Харьковский, бывший (1862— 1866 гг.) викарий Московский ¹.

Живая вера в Бога и смирение — вот главные, отличительные черты ее благочестия. Всего потребного ей самой и обители она ожидала от Бога, просила у Бога и у Преблагословенной Девы, без всякого вымогательства от людей, на что у нее никогда не доставало духа; даже и по сбору сестер не любила никуда посылать. Она говорила: «Лучше претерпеть нужды монастырские, чем посылать в сбор монахинь и особенно молодых. Матерь Божия, видя усердные наши молитвы и наши нужды, Сама невидимо пошлет благодетелей, которые исполнят потребное, а лишнего нам не должно и затевать».

Сила веры, по которой она получала свыше просимое, весьма рельефно обнаружилась в ней во время пожара, случившегося в монастыре 1856 г ., 13 сентября, в 11 часов ночи. Неизвестно, отчего загорелась одна деревянная сестринская келья, у северовосточного угла ограды. Огонь, при довольно сильном ветре, быстро перешел на другую, рядом стоящую келью, в пяти аршинах от которой, по правую сторону, стоял старый, деревянный, двухэтажный корпус и, с другой стороны, в семи аршинах от той же кельи, находилась келья казначеи, построенная в 1851 г ., возле святых ворот и передней ограды. Пламя, по направлению ветра, неслось в эту именно восточную сторону, и если б казначейская деревянная келья загорелась, той же бы участи подвергся и близко стоящий новый храм. В виду этой опасности, Олимпиада с сестрами прибегла к державному покрову Царицы Небесной. Помолясь во храме перед Казанскою, чудотворною иконой, она вынесла ее наружу, став прямо против пожара, и ветер мгновенно подул на север (собственно, в угол северовосточной башни), где за оградой было место порожнее и усаженное деревьями, разумеем почтовый двор ²! А две рядом стоящие кельи горели, как бы две свечи, не нанося ни малейшего вреда смежным, деревянным зданиям; тем только и ограничился пожар.

Вместе с сестрами Олимпиада прославила Богоматерь, явившую им свою скорую и могущественную помощь. У нее было правилом жизни: за все, за самое малое утешение благодарить Бога, и все успехи в делах своих относить к Нему Единому с Богоматерью. Заступление Божией Матери в другой раз знаменательно открылось в 1865 г ., 14 июня. В этот день, во время полиелейной вечерни, творимой в память святителя Московского Ионы, когда именно читались паремии, страшно грянул гром и разразилась гроза над самым куполом нового храма. Все сестры, бывшие в церкви, в испуге вскочили с своих мест (паремии слушают сидя, по обычаю); священник, о. Феодор, в страхе тоже вышел из алтаря. Через отворенное в куполе окно, которое не успели затворить, молния свободно влетела в храм: в куполе показались клубы дыма, искры сыпались сверху и рассеивались по разным сторонам. Сестры стряхивали их с себя, а та послушница, которая читала паремии на середине церкви, под самым куполом, была как бы вся, с головы до ног, осыпана огнем!

«Мы все так и думали, — рассказывает монахиня Пульхерия,— что молния ее уже убила, или сожгла непременно. Певчие от ужаса закрыли глаза, иные вскрикнули, воображая, что никто не останется в живых, а некоторые, пав на колена, со слезами взывали к Пресвятой Богородице: «Спаси храм свой и всех нас!» И , о дивное чудо! Милосердная Владычица сохранила всех и все в храме невредимо. Электричество, рассыпавшееся по полу огненными искрами, мгновенно все собралось как бы в клубок, или в малый, огненный шар, и вылетело в растворенную, церковную дверь. Стоявшие на паперти дверницы-монахини видели это, и как потом оно вылетело с паперти и ударилось в землю. Никто не только что не был убит, но и не оглушен, и когда, по окончании чтения паремий, Акилина с книгой вошла на клирос, глаза всех с удивлением обращены были на нее. Певчие спрашивали: «Что с тобой? Как ты жива осталась?…» А она говорит: «Да я, читавши, не видала ни дыма, ни огня; только, вслед за громовым ударом, меня пошатнуло с места, и я опять оправилась».

Огонь даже не прикоснулся и к флеровому покрывалу, которое было у ней (рясофорной) на голове, и во всей церкви знака от огня нигде пе осталось».

По желанию сестер, был отслужен, после вечерни, благодарный с акафистом молебен Богоматери. А игуменьи Олимпиады в то время не было в обители (она уезжала на монастырский хутор): но, уповательно, по молитвам ее обитель и храм спасены столь чудным образом. Она любила молитву, которая не есть только средство к добродетели, но и сама по себе есть добродетель. В последние годы своей жизни матушка не могла, по болезни, каждодневно бывать в церкви; но и не бывая за церковной службой, она у себя на дому заставляла келейниц вычитывать утреню, часы, вечерню и монашеское правило. В это время говаривала: «Старайтесь, сестры, достигать монашества в молодых летах, пока есть силы молиться и теплота есть сердечная. В молодости, быв уже монахинею, я молилась без устали, с каким жаром любви к Богу! А теперь, в старости, куда гожусь? и дряхла и ленива стала, и холодна к духовным ощущениям».

Так она выражалась по чувству смирения. В той кельи, где она постоянно сидела, опочивала (на диване) и молилась, была самая простая обстановка, образа без риз. Перед ними горела день и ночь лампада. Вечерами матушка всегда сидела без свечи, с одною только лампадой, так беседовала и с сестрами, которые по делам приходили к ней. Свеча зажигалась только тогда, когда ей читали утреню, или вечернее правило, или какую бумагу нужно было прочесть. Работою в келье она занималась самою простою, а именно большею частию пряла шерсть или козий пух, который ей с Дону присылали родные. Они же дарили ее голландским полотном, но она им не пользовалась, считая его роскошью, и тонкое белье заменяла простой серпянкой, чтоб легче было мыть; сама же никогда не обмывала своего тела, кроме лица и рук, не позволяла себе и ванн до самой кончины. Носила она из черного коленкора сарафанчики, которые от мытья и долговременности потеряли уже свой цвет и несколько раз были починиваемы заплатами; такова же была и кофта, сверху надеваемая ею на сарафан. Только к причастью или в большие праздники, она, вместо ветхого сарафана, надевала шерстяной подрясник, а ряску для выхода в церковь имела приличную из полуторна или камлота, и в сестрах любила видеть опрятность и чистоту в одежде и однообразие, чтоб и богатые сестры не щеголяли изысканною одеждой, и бедные не отличались бы слишком от них худостью риз или неопрятностью.

Пищу употребляла простую.

«Бывало видишь,— рассказывает мать игуменья Ангелина,— что ей, по слабости и болезни ее желудка, не годится суровая, трапезная нища, и предложишь купить рыбы свежей на уху. Но она ни за что не позволяла купить для себя ни рыбы, ни икры и ничего такого, чем бы могла подкрепить силы свои. И уже по неволе, жалея ее, прибегала иногда и к выдумке. Подам ей уху и скажу: «Матушка! это вам рыбник прислал в благодарность за то, что мы у него берем рыбу для монастырской трапезы. Вот она и начнет креститься, приговаривая: «Ах, спаси его Господи! За милость дай ему Бог здоровье», и т. п. Также и когда икру подам, то скажу ей: «Это вам, матушка, гостинец из Москвы; такая-то (богатая сестра) привезла от родных своих. Зная, что вы для себя не купите, просит вас, Бога ради, утешьте ее, примите и кушайте на здоровье». И она из опасения, чтоб не оскорбить любовь сестры, примет и кушает, моля Бога о благодетелях. А свои деньги тратила на нужды обители, на благотворения сестрам, бедным вдовам и сиротам. Трудно было ей отказать кому-либо в помощи; последние рубли свои, оставшиеся как-нибудь от тех денег, которые ей присылали родные, она спешила отдать нуждающимся, а сама еще более стесняла себя экономией в своих потребностях, лишала себя и малого утешения. Бывало скажут ей: «Вот вы остались безо всего. Придется вам умереть не на службе, а, может быть, на покое: вам и похорониться-то будет не чем». Она отвечала: «Ну, да как-нибудь похоронят; ведь не оставят же мое грешное тело поверх земли, хоть на рогожке, да стащат в могилу, а помин какой заслужила, такой и будет, лишь бы Господь помянул меня грешную и дал бы покаяние перед кончиною». Отдавая на сбережение какую-либо хорошую вещь, из одежды или посуды, подаренную ей, она говорила: «Возьми, голубчик Ангелина (не то матуся, т. е. матушка), убери, может быть кому пригодится, а мне, псу смердящему, не надо». Она принимала живое и деятельное участие в семейном положении священнослужителей, и много содействовала благоустройству их детей.

А. Григорий