Монахиня Олимпиада под именем донской казачки Прасковьи преодолела путь от Ладинского Покровского женского монастыря (Полтавская губерния) до Аносиной женской пустыни (Звенигородский уезд Московской губернии) и была определена к послушанию.
Однако игуменья Аносинского монастыря, узнав о том, что перед ней не Прасковья, а ушедшая странствовать монахиня Олимпиада из Ладинского монастыря, родом из дворянской семьи, была встревожена и доложила об этом митрополиту Московскому Филарету (Дроздову), который, имея разговор с Олимпиадой, наоборот, посодействовал ее дальнейшему устройству в Аносин монастырь.
Из «Московских епархиальных ведомостей»., 1873 г.
При помощи Божией, превозмогши весь труд дальнего путешествия, монахиня Олимпиада со своею сотоваркой под видом двух простых казачек Авдотьи и Прасковьи ((Авдотья имела свой бессрочный паспорт; Олимпиада — увольнительное свидетельство на имя донской казачки Прасковьи.)), стали проситься в Аносин монастырь на жительство. За болезнью игумении Евгении, бывшей княгини Мещерской, основательницы этого монастыря, они обратились к казначее монахине Анастасии: но та, несмотря на их неотступные просьбы, ни за что не соглашалась доложить об них настоятельнице, и сама не хотела принять их. Одна из сестер, приближенных к игумении ((Гликерия, в монашестве Ангелина, нынешняя [на 1873 год – Прим. Stupinsky.ru] игуменья в Коломне. По собственным ее словам, она с младенчества (с 5-ти лет) воспитывалась у Евгении Мещерской; находясь при ней, читала ей часто келейное монашеское правило, и почти каждую ночь, пока не засыпала матушка, что-нибудь из душеполезных книг по ее выбору. «От дремоты», – пишет мать Ангелина, – «я не раз в детстве сваливалась со стула на пол вместе с книгой, а матушка (Евгения), чтоб разогнать мою дремоту, бывало, тут же и заставит меня класть земные поклоны! Царство ей небесное!)), сжалившись над ними, помимо казначеи, довела об них до сведения матушки Евгении. Больная игумения приказала их позвать к себе в спальню, и поговорив с ними об известных ей лицах, живших тогда на Дону, заметив в Прасковье (т. е. в монахине Олимпиаде) усердное желание работать Господеви, тотчас же пригласила казначею, велела взять у обеих казачек паспорта и назначить им послушания, к каким окажутся способными; а чрез три дня после того мирно скончалась 3-го февраля 1837 года ((Из Ладинского монастыря О[лимпиа]да отлучилась 27-го августа 1830 года, значить, странствовала ровно 6 месяцев. Поисков от родителей не было с нею, потому что игуменья Мария скрыла от них уход О[лимпиа]ды, известив, что услала ее за сбором денег далеко, и оттого О[лимпиа]да не пишет к ним. В свою очередь и сама она (игуменья) не подавала явки к розыскам в надежде, что рано или поздно (как выражалась она после, при свидании с О[лимпиа]дой), О[лимпиа]да «воротится в свое гнездышко», что «как Ноева голубица, излетевшая из спасительного ковчега, полетает, полетает она, и не найдя безопасного места, где бы могла остаться на житье, снова возвратится в ковчег». Но О[лимпиа]да все медлила, зная ее скромную, набожную жизнь, старица по крайней мере была уверена, что Господь откроет то место, или ту обитель, где пребывает она. Преосвященный полтавский, лично знавший О[лимпиа]ду, был согласен с мнением игуменьи (келейно сообщившей ему об О[лимпиа]де) молчать до времени о ее уходе.)).
Обителью по смерти Евгении заведовала казначея Анастасия, произведенная вскоре в должность настоятельницы ((В 1864 переведена игуменьей в серпуховский Владычный монастырь; сконч[алась] в 1855 г.)).
По распоряжению ее казачкам даны послушания самые простые; Авдотью поместили на скотном дворе, а Прасковью, как она была помоложе и посильнее, заставили дрова пилить, колоть и носить в кухню, топить печи, месить хлебы и во всем помогать старшей при трапезе монахине, имевшей характер грубый и обращавшейся с нею очень сурово. По тогдашнему правилу Аносинской пустыни первоначальным послушницам в течение трех лет не полагалось ни казенного платья, ни обуви. Прасковья ходила почти босая, лишенная средств купить себе новую обувь. Не имея особой кельи, она для сокровенной молитвы удалялась ночью в холодный при трапезе чулан, небрежа о том, что у нее была худая и мокрая обувь и худые чулки. На молитве стоя долго, забывала себя в горячности духа до того, что у нее от холода примерзали ноги к полу!
И все это она терпела благодушно, Бога ради. Летом, когда настала пора для сенокоса (в июне), то и Прасковью, не умевшую взяться за это дело, нарядили вместе с другими сестрами косить сено. Узнала Авдотья, бывшая ее служанка, об этом наряде (из простых сестер выбрали тех, кто посильнее), и крайне стала сокрушаться за нее, потому что все тяжелые послушания трудно доставались ей, и впоследствии слишком ощутительно могли отозваться для той, которая сама росла за няньками и за прислугой. Из жалости к своей госпоже Авдотья не могла более хранить тайны — пошла и объявила игуменье, что под видом Прасковьи скрывает свое имя и звание монахиня манатейная Олимпиада, природная дворянка; это открытие сильно взволновало игуменью. Она сочла их обеих за беглянок, обманщиц, и подозревая в них что то-недоброе, поспешила лично донести митрополиту Филарету, каких опасных девиц приняла покойная мать Евгения! Мудрый архипастырь, выслушав ее, сказал: «Пришли их ко мне; я узнаю, что это за люди, и что кроется в этой тайне».
![Митрополи́т Филаре́т (в миру Васи́лий Миха́йлович Дроздо́в; 26 декабря 1782 [6 января 1783], Коломна, Московская губерния — 19 ноября [1 декабря] 1867, Москва) — епископ Православной российской церкви; с 3 июля 1821 года архиепископ (с 22 августа 1826 — митрополит) Московский и Коломенский.](https://stupinsky.ru/wp-content/uploads/2022/03/Philaret-677x1024.jpg)
Испугалась Олимпиада вызова к митрополиту; а получив обратно свидетельство (паспорт) для следования в Москву, вообразила, что ее совсем высылают из монастыря, и со слезами посетовала на Авдотью, зачем открыла, что таила в душе, и только возмутила настоятельницу?
По прибытии с Авдотьей в Москву, на Троицкое подворье, в простой крестьянской одежде, они узнали, что владыка уехал в Сергиеву лавру (в 60 вер[стах] от столицы), должно быть к 5 числу июля, т. е. ко дню памяти преп[одобного] Сергия, и принуждены были туда идти с одним гривенником на хлеб в дороге. Помолясь в лавре, просили доложить о себе высокопреосвященному, что по его приказанию прислала их Аносинская игумения. Владыка позвал их к себе; окинув проницательным взором, спросил: «Кто они? Как их зовут?» Авдотье потом велел удалиться в другую комнату.
Оставшись с одной Олимпиадой, святитель сказал, указывая на образ Спасителя: «Бог между нами свидетель. Теперь говори мне всю истину: кто ты, и по какому случаю пошла в Борисоглебскую (Аносинскую) пустынь?»
Перед таким великим святителем она не могла и не смела ничего скрыть; павши на колена, с благоговейным страхом, как перед самим Богом, раскрыла ему простосердечно всю свою жизнь и зачем ушла из Ладинской обители. Владыка, выслушав ее с большим вниманием, сказал: «Будь покойна. О тебе напишу преосв[ященному] полтавскому, чтобы уволил тебя в Московскую епархию, по твоему прошению, которое подашь мне на бумаге. Я уверен, что он не задержит это дело из уважения ко мне, потому что я его и посвящал в архиерейский сан ((В Петербурге Преосв[ященный] Гедеон из ректоров петербургской семинарии назначен на кафедру 1834 июня 24 [дня].)).
Олимпиада спросила: «Переход ее в другую обитель (в феврале) по воле Божией есть, или по своей воле? И не погрешила ли она пред Богом, оставив любимую и уважаемую свою старицу, игуменью Марию? — «Нет, отвечал митрополит, в этом совершилась не твоя воля, по воля Божия, управляющая путями человека, преданного Ему до самоотвержения.
Владыка велел, чтобы она с товаркою своею подкрепилась нищею из лаврской трапезы; потом бы зашла к отцу наместнику лавры, архимандриту Антонию, а собравшись в путь, опять бы побывала у его высокопреосвященства. Наверно, владыка успел уже об ней предварить о. наместника потому что и он, когда Олимпиада пришла к нему с благословения архипастырского, беседовал с нею очень внимательно и дал ей на дорогу пятирублевую ассигнацию.
В другой раз она была у митрополита на следующий день. Святитель вручил ей свое письмо к игуменье Анастасии, хотел из жалости (он знал, что в лавру она пришла пешком) пожаловать и денег на дорогу, 25-ти рублевую ассигнацию, чтобы наняла себе лошадей до Аносина. Олимпиада, кланяясь до земли, благодарила его за отеческое благоволение к ней, но денег не взяла, говоря: «Мне архимандрит Антоний дал столько-то рублей, и часть их я уже издержала на покупку деревянных ложек для монастырской трапезы (в Аносине), а мне собственно достанет и остальных денег. Я и пешком дойду при помощи Божией, как дошла сюда, был бы хлеб на дорогу».
Владыка удивился ее нестяжательности; благословляя ее, сказал: «Теперь отправляйся с Богом в свою обитель; а если в чем будешь иметь нужду, особенно для пользы души твоей, приходи ко мне и будь откровенна. Я всегда готов дать тебе добрый совет, двери мои всегда будут для тебя отверзсты».
Такое милостивое обещание самого архипастыря было высшим благодеянием для нее. Полагаем, в этот раз монахиня Олимпиада подала ему прошение о перемещении в Аносин монастырь ((Прошение писано чужой рукой, исключая подписи.)).
«Возымев, пишет она (в июле 1837 г.) непреоборимое желание сыскать общежительный монастырь, и в нем проходить послушание для спасения души своей, я удалилась из Ладинской (штатной) обители, и с помощью Божией дошедши до Борисоглебского общежительного монастыря, нашла в нем желаемую мною тишину и смирение иноческой жизни.
Высокопреосвященный Филарет положил следующую резолюцию июля 8-го, в день явления Казанской иконы Божией Матери: «Поелику просительница быв принята покойною игуменьей (Евгенией) на испытание, в поведении своем показала признаки того, что прописанное в сем прошении справедливо, то дабы не отяготить жребия ищущей доброго устроения и спасения души, долгом человеколюбия признаю отнестись к преосвященному полтавскому, дабы благоволено было доставить мне сведение, подлинно ли просительница пострижена в Ладинском монастыре, из какого звания в оный определена, долго ли в нем пребывала, и с каким поведением (была одобряема), и нет ли препятствия к увольнению ее из Полтавской епархии в Московскую».
А к игуменье Анастасии владыка писал о том (письмо доставлено ей Олимпиадою), чтобы она, не дожидаясь указа из консистории, на другой же день по получении письма дала Олимпиаде, манатейной монахине, мантию и порядочную келью, а послушание назначила бы ей полегче, вот напр[имер], хоть в церкви убирать. Настоятельница облекла ее при всех сестрах обители в мантию и назначила ей церковное послушание: но, по нерасположенности к смиренной рабе Божией, с самого первого вступления ее в эту обитель, помещения приличного ей не дала, и оставила ее жить в хлебопекарне ((Как за то благоволила к ней Ладинская игуменья Мария! Получив письмо от О[лимпиа]ды, старица много плакала о разлуке со своею духовною и любимою дщерью, и сама посылала к ней трогательные письма, изъявляя свою скорбь о ней.)), даже и после указа (от 8 окт[ября]) об определении ее в число сестер общежительного Борисоглебского монастыря ((Авдотья не была приукажена. Не прожив и года в Аносине, она ушла на родину и больше не возвращалась)).
Другим указом от 29 ноября предписано ей быть казначеей того же монастыря, по избранию самого владыки ((Монахиня, исполняющая должность казначеи (после Анастасии) умерла)). Олимпиада хотя и переведена была из хлебопекарни, а кельи хорошей или удобной все-таки не имела и никак не могла сойтись с неприязненною к ней начальницей. Казначейская должность, возложенная на нее митрополитом Филаретом, породила в игуменье странную подозрительность насчет Олимпиады, не стала бы она передавать владыке все, что делается неблаговидного в обители, с целью очернить игуменью и сместить ее собой. Олимпиада, ничего не искавшая кроме Бога, поневоле сторонилась от многих дел, видя, что все труды ее не в угоду настоятельнице, даже в противность ей; а до иных дел не была и допускаема. Помощница игуменьи по своей должности, она разделяла труды с простыми сестрами; наблюдала в особенности благолепие и чистоту в доме Божием, даже и полы мыла и печи топила в церкви но прежнему! Простые сердцем и богобоязненные сестры любили ее и нередко обращались к ней с своими нуждами и скорбями, в надежде по крайней мере на ее искреннее участие. Одним она давала полезные советы; неграмотным, по их просьбе, в свободное от послушаний время и преимущественно в дни праздничные, читала священные книги на пользу душевную; с другими, ревновавшими о молитве, она много молилась. Олимпиада благотворила и вещественно: она не хотела, чтоб родные присылали ей денег, предпочитая жить в бедности, как и прочие сестры; а если и получала, то она их тотчас раздавала бедным сестрам.
Иногда соседние помещицы присылали ей кое-что из пищи, тайком от игуменьи. Олимпиада грехом считала пользоваться этой нищей и отдавала слабым и болящим сестрам; даже и белый хлеб, присылаемый ей, не употребляла сама, а обращая в сухари, берегла на случай болезни какой-нибудь сестры, потому что в то время очень бедно и сурово было в Аносинской обители.
А. Григорий
