О говоре с. Черкизово Коломенского уезда

Автор известного всем «Словаря Ушакова» Д. Н. Ушаков летом 1900 года посетил село Черкизово Коломенского уезда (сейчас — Черкизово городского округа «Коломна»). Молодой ученый-лингвист, еще пока не создавший свой словарь, которому на тот момент было 27 лет, выступил как диалектолог, изучив говор местных черкизовских крестьян и зафиксировав затем свои наблюдения в издании «Русский филологический вестник» в 1903 году.

Кстати, интересно проанализировать, по какому поводу и у кого в Черкизово остановился Д. Н. Ушаков. Есть основания полагать, что гостил он у Шервинских в Старках, поскольку мог быть одинаково хорошо знаком как с выдающимся медиком В. Д. Шервинским, так и с его сыном — Евгением Шервинским, который был архитектором.

Н. Д. Ушаков мог быть знаком и с еще одним сыном В. Д. Шервинского — поэтом, писателем, искусствоведом, переводчиком (кстати!) Сергеем. Шервинским. Кстати, и Дмитрий Николаевич Ушаков, и Сергей Васильевич Шервинский были собратьями по Альма-матер: оба окончили историко-филологический факультет Императорского Московского университета. С той лишь разницей, что когда Д. Н. Ушаков окончил университет, В. Д. Шервинскому было всего три года, а когда первый приезжал в Черкизово, то второму было семь лет.

Впрочем, насчет вопроса о посещении Шервинских пока можно только предполагать.

Вернемся же к диалекту в селе Черкизово Коломенского уезда. Публикуем статью Д. Н. Ушакова.

Публикуется по: Ушаков, Д. Н. Несколько диалектических данных из Коломенского у. Московской губернии // Русский филологический вестник / под ред. А.И. Смирнова. – Варшава, 1903. – Т. 49. – С. 32–40.

Несколько диалектических данных из Коломенского у. Московской губернии

Моя заметка имеет целью дать несколько сведений о говоре с. Черкизова Мячковской волости Коломенского уезда Московской губ[ернии] и нисколько не претендует на полноту. В Черкизове я был не со специальной целью изучения местного говора; в моих записях много случайного и мало системы. Но, живя там (летом 1900 года) около полутора месяца, я при постоянном интересе к диалектологии не упускал случая отмечать особенности народного говора. Другие, срочные занятия не позволили мне обратить тогда на этот предмет более внимания и внести более системы в свои наблюдения. Однако, зная, как мало нам известно о говорах Московской губернии и какое важное значение для русской диалектологии имеет их изучение, как говоров переходных, я решился опубликовать свои, хотя и недостаточные наблюдения. Подмосковный говор (или говоры) более или менее знаком нам потому, что близок к литературному языку. Но известно еще со времен Даля, что границы этого говора во все четыре стороны можно увидеть с высоты московских колоколен; далее уже говорят иначе, приближаясь к говорам соседних с Московской губерний. Сведений же о говорах Московских уездов мы имеем пока так мало, что степень вышеуказанной близости определить не можем. В «Опыте в русской диалектологии» А. И. Соболевскому удалось описать лишь две-три черты говоров из двух уездов Московской губернии: Серпуховского и Верейского (вып. I, стр. 13). В 3–4 книгах 1900 года «Русского филологического вестника» было начато печатание обстоятельного «Описания говора д. Парфенок Рузск. у. Моск. Губ.» Н. Н. Дурново. Остальное, что появилось в печати о говорах Московск[ой] губ[ернии], представляет собой короткие заметки. Таковы «Кратк. сведения о некотор. говорах Дмитровск., Богородск. и Егорьевск. уездов» г[осподина] Чернышева (Изв. Отд. Рус. яз. Слов. И[мператорской] Ак[адемии] Н[аук], 1900 г., кн. II); его же «Свед. о народн. гов[оре] некотор. селений Московск. уезда, а именно, северной его части» (Сборн. того же Отд., т. 68, 1901 г.). По поводу этой последней статьи г[осподин] Карпинский в Ж[урнале] М[инистерства] Н[ародного] Пр[освещения]» 1902 г., кн. 4, приводит некоторые из своих предложенных им к печати наблюдений над говором с. Раменского Бронницкого уезда. Наконец, в Жив[ой] С[тарине] 1901 г., кн. II, есть несколько строк г[осподина] Д. о говоре с. Воскресенского Коломенского уезда («Народный говор на моей родине»). Вот, кажется, и все, чем располагает диалектология для знакомства с говорами Московской губ[ернии].

С[ело] Черкизово лежит близ линии Московско-Казанской ж[елезной] д[ороги], верстах в 13 от г. Коломны; население его находится в постоянных и близких сношениях с Москвой и еще более с Коломной, с этим «уголком Москвы» (по местной поговорке: «Коломна-городок — Москвы уголок»). Отсюда до границ Егорьевского уезда Рязанской губ[ернии] не более 10 верст, до границ Зарайского — верст 15. Интерес к местному говору усиливается его положением на окраине губернии и топографической близостью к говорам егорьевским Рязанской губ[ернии], которые интересно сравнить с соседними, уже хорошо изученными (Е. Ф. Будде) касимовскими говорами (ср. назв[ание] выше ст[атьи] г[осподина] Чернышева в Известиях, стр. 21).
Г[осподин] Чернышев посетил восточные окраины Московской губернии в уездах Дмитровском и Богородском; из последнего он проехал в соседний Егорьевский уезд Рязанской губ[ернии]; мои записи идут из юго-восточной окраины губернии, из Коломенского уезда (близ границ с тем же Егорьевским уездом). Московский «умеренно акающий говор» не обладает значительной территорией. На севере от Москвы, где не слышится оканья, на юге, на юго-востоке и западе Московской губ[ернии] уже появляются особенности говоров, сильно акающие». «Говор северных частей Рязанской, Тульской и Калужской губерний, вероятно, ничем или почти ничем не отличается от говора юга Московской губернии. Но далее начинаются сильно акающие говоры» (А. И. Соболевский, Очерк, стр. 13). Такой сильно акающий говор отмечен уже в соседнем с Московской губернией Тарусском уезде Калужской губ[ернии]. Что касается местностей, прилегающих к Московской губ[ернии] с юго-востока, то, по-видимому, там акают умеренно, во всяком случае черты сильного аканья там перемешиваются с умеренными: так в Каширском уезде Тульской губ[ернии]; «говор Зарайского уезда Рязанской губернии, по-видимому, близок к подмосковным» (А. И. Соболевский, Очерк, стр. 19). В говорах Московской губернии Богородского уезда (у границ Егорьевского Рязанской) наряду с умеренным аканьем попадается аканье сильное; то же самое и в пределах Егорьевского уезда, по крайней мере в самой западной (ближайшей к Московской губ[ернии]) его части (ср. назв. ст. г[осподина] Чернышева). Если мы определим одним из существенных признаков сильного аканья произношение древних неударяемых а и о в любом положении относительно ударяемого слога как а и произношение любого неударяемого е в первом слоге перед и первом после ударного как ‘а (с предшествующей мягкостью) или а после шипящих, — если говор с таким аканьем мы назовем сильно акающим, то в селе Черкизове мы еще в пределах, скорее умеренного аканья. Так мы слышим здесь: атървалси́, ни дъиӂӂа́ (деепричастие), ни пьё, привидё (а не: атарвалси́, ни дъяӂӂа́, ни пьё); еще примеры аканья: вазьмё, пръпадё, пайма́е, атгани́, ни кашо́на (сено), пасо́т (носади), бичиво́й при именит[тельном] бе́чива. Начальный слог в атървалси́ или в атгани́ не указывает на сильное аканье, так как старое о в начале слова и в умеренно акающих говорах произносится как а; но в принясу́ мы имеем черту сильного аканья, которому, кстати, не противоречит и случай привидё, такъ как и в говорах, называемых сильно акающими, и, а не `а, в предударном слоге в таком положении, т. е. перед мягким слогом, не редкость. Черту сильного аканья мы встречаем в неударяемом а на месте старого е в слоге первом после ударяемого; но все относящиеся сюда случаи стоят особняком, принадлежа к одной грамматической категории; это окончания 3 л[ица] ед[инственного] ч[исла] глаголов: тро́ня, кли́ча, при́дя, вару́я, но: пайма́е (не э) — по образцу таких глаголов а находим и на месте старого и в глаголах: го́ня, зада́вя, ку́ря, е́здя, ве́ря. В других случаях в таком положении встречается лишь и (ы): на ро́жы.

Из области гласных звуков отмечу еще 1) обращение о в у в тв[орительном] п[адеже] ед[инственном] ч[исле] имен ж[енского] р[ода]: «пъд застре́хуй», а под влиянием таких случаев и «за ме́льницуй»; 2) произношение еще (не ещо).

Из области согласных: 1) г взрывное (не γ), 2) щ = щщ, 3) ч передъ н = ш: «да́шники», «абро́шная» (книжка), 4) смягчение к под влиянием предшествующего мягкого звука: Митькя, дай-кя, тольки, Мя́чькива (Мячково, название села), — реже смягчение г: Ольгя. В Мячькива и тольки мы имеем и из е, а это е из о под влиянием смягчившегося к; таким образом, эти два слова могут служить еще примерами для и вместо е в слоге первом после ударяемого.

Морфологические случаи. Ей в значении родит[ельного] п[адежа], напр[имер], в песне: «Как канцы е́й (шали), с табою Мы схадилис(не -сь) в эти дни», где ей заменило ея даже с нарушением размера: пропуск слога восполняется паузой.— Форма члена: «атгани корову-ту» — Средиий род существительных исчез.— Уменышительные: Ваня́тка.

В спряжении обращают на себя внимание формы 3 л[ица] ед[инственного] и мн[ожественного] ч[исел]. Наряду с формами на -т одинаково часто попадаются формы на -тъ и формы без т или ть: нейдё, живё, пръпадё, пьё и см. еще случаи, указанные выше в качестве примеров аканья; из них видно новообразование в глаголах с тематическим -и подъ влиянием глаголов с темат[ическим] е: ку́ря и проч. «Мальчишка варуя, и пьё, и куря, а мать ни веря: сасетка паймае ево, привиде, а мать ни веря». В 3 л[ице] мн[ожественного] ч[исла]: хо́дя, хатя́ («наши дашники хатя варить сибе»). — Ся в окончании глаголов часто = си: атървалси́.— Деепричастие: ни дъиӂӂа́.— Отмечу ударение: при́дя (придет); ударение на корне в глаголах сложных: вымо́еш, вычи́стить (неопр[еделенное] н[аклонение]), в причастии прош. вр. страд, з. на суффиксе: кашо́на (косить).

Многими наблюдателями народной речи установлен тот факт, что часто в одном и том же селении разные лица говорят различно: женщины и мужчины, старики и молодежь и т. д. Говор женщин вообще более консервативен, тогда как мужское население, имея больше случаев сталкиваться с чужими говорами, скорее изменяет под влиянием их свой родной говор; в говоре старых людей часто можно обнаружить архаизмы, уже выходящие или вышедшие из употребления в речи молодежи. С этой точки зрения говор старой женщины может заслуживать внимания. В с. Черкизове чаще, чем с кем-либо из местных жителей, мне приходилось беседовать с одной крестьянкой 78 лет (по ее приблизительному счету); особенности ее говора я считаю интересным отметить.

Она была взята в Черкизово очень молоденькой, родина же ее неподалеку, в том же Коломенском уезде.

Прежде всего обращает на себя внимание ее цоканье: церьфь (червь), уци́ть, сиця́с, ме́цик (мячик), выци́стя (вычистить), дявцо́нка, пълавця́й (половчее), зъплацо́ны («у девък абро́ки зъплацо́ны», т. е. они беззаботны); очень редко слышится и чистое ч: скучя́я (3 л[ицо] ед[инственного] ч[исла]); ч вместо ц нет. Возможно, мы имеем здесь дело с последними остатками исчезнувшего в данной местности цоканья. Случаи цоканья попадаются, кажется, в Богородском уезде (ср. выше упомянутую ст[атью] В. Чернышева); оно есть, по словам г[осподина] Каринского, в Бронницком уезде; в соседнем уезде Рязанской губернии, Егорьевском, вблизи Московской, уже цокают, как цокают преимущественно в северо-западной половине Рязанской губ. (Е. Ф. Будде, «К диалектологии великорусских наречий», стр. 83); так и в Касимовском уезде, причем, «говоров цокающих и чекающих одновременно очень мало» (Его же, «К истории великорусских говоров», стр. 117). Примеры исчезновения старых особенностей говора в сравнительно непродолжительный срок мы находим в трудах Е. Ф. Будде: в некоторых местах Касимовского уезда теперь слышатся долгие гласные, где лет 30 тому назад можно было легко различать дифтонги, сохранившиеся еще и теперь в других местах того же уезда («К истории…», стр. 24); в говоре пригородного села близ г. Касимова заметен «городской», «образованный» выговор, над цоканьем здесь смеются, а в песнях еще сами, забывшись, цокают (ib. стр. 123); на севере Рязанской губ. оканье исчезло, но сохранило о себе память: оно представляется молодежи особенностью говора очень старых старух («К диалектологии…», стр. 85).

Что касается аканья, то в говоре старушки оно ничем не отличается от аканья ее односельчан: съмаи́м, съмаи́х, сваму́, в го́ръди Тага́нь — Ро́ги, прибигёт, пирьбира́е, сиця́с, ни де́ла (не делает), но: дявцо́нка, вядро; в окончании глаголов, как с темат[ическим] е, так и и, является также а с предшествующей мягкостью: вы́съхня, пу́стя, выци́стя, скучя́я, но: пирьбирае́ (не э), игра́е (не э).

Если видеть в цоканье старушки архаизм, если предположить, что и на юге Коломенского уезда некогда цокали, то такому предположению не должно мешать сходство аканья и других черт ее говора с говором ее односельчан: другие черты могли измениться, а цоканье остаться. Известно, что при встрече разных говоров одни черты оказываются слабее во взаимной борьбе, другие сильнее; так, напр., оканье при встрече вытесняется аканьем, северновеликорусский консонантизм оказался в пределах Московской губ[ернии] устойчивее северновеликорусского же вокализма в их борьбе с южновеликорусскими (А. А. Шахматов. «К вопросу об образовании русск. наречий и народностей». Ж[урнал] М[инистерства] Н[ародного] Пр[освещения] 1899 г., апрель, стр. 381).

В области согласных других отличий в ее говоре, кроме цоканья, нет: то же шн из -чн; то же г взрывное, исключая слова γаркни (позови), может быть заимствованного (Даль отмечает его для Воронежской губ[ернии], Е. Ф. Будде, «К диалектологии…», стр. 132, для Егорьевского уезда Ряз[анской] губ[ернии]); то же к мягкое под влиянием предшествующего мягкого звука, напр., Книськёф (фамилия Князьков). Отмечу еще: гувно́ (гумно) и струп (сруб).

Из форм весьма интересны формы сравн[ительной] степени на -яе, которых я не слышал от других крестьян: пъдлиння́й, пълавця́й, умня́е (не э). В XVIII в. такие формы сравн[ительной] степени были еще свойственны Московскому наречию: оно заменило эту северновеликорусскую особенность южновеликорусской (формами на -ее, -ее) почти на глазах современников (А. А. Шахматов, назв[анная] ст[атья], 381 стр.).

Новообразования в склонении существительных: за веникими, фа́льшыф (род. и мн. ч. от фальшь).

В формах местоимений отмечу: 1) ее́ (не её), ей, ней в значении род[ительного] п[адежа]: «церьфь не пъдjида́ит ли е́й» (капусты)»; 2) ней в значении вин[ительного] п[адежа]: шьёт на не́й (на свою сестренку); может быть, и в вышеприведенной фразе ей — вин[ительный] падеж? 3) съмаи́м, съмаи́х (самим, самих), сва́му (своему).

В спряжении та же тройственность в окончании 3-го лица ед[инственного] и мн[ожественного] ч[исла]: на -т: прибегёт, купля́ют; на -ть: идёть, идуть; без -т: идё, пикё (печёт), игра́е (на э) и см. еще приведенные выше примеры аканья: скучя́я и проч.; во мно[жественном] ч[исле]: деля (делают).

«Илья прарок слу́жить, грама́ми управля́е ды Ильину́ дня, а посли Анох прарок; може, ано и правда, а може так бабы балта́я, друк ат дру́шки — бълтывницо́к (болтовничок)».

Но в числе глагольных форм мы встречаемся еще раз с исключительной особенностью говора старушки. Это — формы стяженные: 3 л[ица] ед[инственного] ч[исла]: паду́ма (подумает), Боγ ве́да, бе́га, де́ла, ску́ша; среди форм с окончанием на -т таких нет; 1 л[ицо] мн[ожественное] ч[исло]: зделам. Подобные стяженные формы, свойственные северновеликорусскому наречию, отмечены для южновеликорусских говоров Е. Ф. Будде в Касимовском уезде («К истории…», стр. 45), но там стяженное окончание не сопровождается отпадением -т и всегда находится под ударением, наши же примеры представляют безударные окончания. В с. Раменском Бронницкого у. г. Каринский слышал: думашь.

Укажу еще сохранение коренной гласной в глаголе под влиянием форм других лиц: прибигё, пикё (печёт); форму неопр[еделенного] накл[онения] ро́с (расти).

Лексические и синтаксические особенности ее говора, вероятно, более или менее разделяемые и другими ее односельчанами (правописание нормальное):

Д. Ушаков.

Москва.