Описание села Большое Алексеевское Коломенского уезда в 1900 году, о ситценабивной фабрике Ивана Леонтьевича Мамонова и о близлежащих усадьбах в Авдотьино и Малом Ивановском.
Летом 1900 года известный мыслитель, публицист и историк культуры Михаил Осипович Гершензон (1869 – 1925) гостил в Большом Алексеевском у Митрофана Щепкина. А еще был в Авдотьино и Малом Ивановском у Пушкиных. Воспоминания об этом остались в его письме брату Абраму Осиповичу Гершензону («Буме»).
О Большом Алексеевском он писал без купюр (и много – со слов Щепкина). Особенно без купюр писал о фабрике Иване Леонтьевича Мамонова и самом владельце. Но, тем не менее, это письмо – еще один письменный источник по истории ступинского края и попытка увидеть Большое Алексеевское таким, каким оно было в 1900 году: с его бытом, нравами и запахами…
Михаил Осипович Гершензон (1869 – 1925) – историк культуры, мыслитель, публицист. Брат Михаила Осиповича – Абрам Осипович Гершензон – педиатр, один из основателей одесского общества детских врачей. Михаил Осипович Гершензон известен как автор работ об А. С. Пушкине, И. С. Тургеневе, П. Я. Чаадаеве. После февральской революции 1917 года был председателем Всероссийского союза писателей. В 1920—21 гг. – член бюро Литературного отдела Наркомпроса, член коллегии 4-й секции Главархива, с 1921 года был заведующим литературной секцией Государственной академии художественных наук.
Печатается по изданию: Гершензон Михаил. Избранное. Т. 4. Тройственный образ совершенства. Москва – Иерусалим: Университетская книга, Gesharim, 2000. – С. 454 – 459.
Москва, 15 июля 1900 г[ода]
Субб[ота], 6 час[ов] веч[ера]
Дорогие мои!
Полчаса назад я приехал сюда (на квартиру Моравского, конечно), умылся с дороги и теперь в ожидании самовара сел писать вам. Чернила заплесневели, и перо заржавело. В квартире пыль, духота, никого нет; пахнет нафталином.
Ехал с приключениями. Но надо начать со вчерашнего дня. Вчера часам к 5 прояснилось (а то все шел дождь), и мы с младшим Щепк[иным] поехали в таратайке; из-за дурной погоды я видел мало, и он хотел показать мне интересные места. Проехали две деревни, потом заехали в Авдотьино, где жил и умер Новиков; там я видел каменные избы, весьма нелепого свойства, которые он более ста лет назад построил, желая облагодетельствовать крестьян. Вернувшись домой, мы застали гостя — местного земского начальника. Да, еще по дороге встретили мы одну московскую барышню, знакомую Щепк[ина] и мою; она гостит летом в соседней усадьбе 1, у Пушкина (внука поэта) и часто бывает у них. Мы ее прихватили и привезли с собой. Часов в 9 я пошел провожать ее; разговор за ужином и чаем затянулся до 11 ½. Земский [начальник] ночевал со мною во флигеле, и мы, уйдя туда, еще разговаривали до 1 ч.
Тут видел усадьбу Пушкиных. … Усадьба великолепная, с чудесным парком и яблочным садом.
Сегодня я встал в 8; сидели за чаем до 11, и в 11 я уехал. Я должен был еще заехать к Пушкиным за этой барышней, которая просила довезти ее до Бронниц. Тут видел усадьбу Пушкиных. Как известно, жена поэта после его смерти вышла замуж за Ланского; так вот это и есть имение Ланского, которое перешло к старшему сыну поэта, а затем к этому молодому Пушкину. Усадьба великолепная, с чудесным парком и яблочным садом. Видел и жену П[ушкина], молодую, очень симпатичную женщину. Ну, значит, поехали мы, а вскоре пошел дождик. Я, хотя и был в непромокайке (мекинтош по-здешнему), но промок, особенно ноги промочил. Дорога испорчена дождями, ехали 20 верст более 2 часов. Доехав до Бронниц, барышня предлагала поехать к ним (она тут у дяди на даче), переодеться и чаю напиться. Но я не пожелал, а отправился в шорную лавку Мелкова 2, где нашел вашу открытку от 9-го; тут надел чистые чулки и пошел в клуб, где выпил большую рюмку водки и стакан горячего чая, так что сразу согрелся. На стене увидел, к своему удивлению, хорошую копию Рембрандта (портрет его), спросил полового насчет того, не продадут ли, тот побежал за хозяином, пришел хозяин и запросил 5 руб.; я предложил 3. Значит, не купил. До поезда 3 оставалось еще час с лишним, а от города до вокзала 10 верст, т. е. час езды. Поехал, еще немного дождик мочил, но приехал вовремя; в 5 час. 5 мин. был в Москве.
Итак, я прожил у Щ[епкина] ровно неделю; перевел свыше двух листов и узнал миллион новых вещей. Жаль, что не записывал на месте — теперь всего не припомнишь; одного того, что рассказали вчера вечером Щ[епкин]ы и земский, хватило бы на целую книгу. В общем, впечатление ошеломляющее; я разумею жизнь крестьян. Многое, вероятно, объясняется близостью Москвы, но в общем ужасно.
В деревне Щ[епкины]х, Алексеевском, ситценабивная фабрика Мамонова, где работает до 200 чел. — и двухэтажный кабак. Пьянство повальное.
Баба хочет идти на поденщину к Щ[епкину], а муж не пускает ее: давай на полбутылки, тогда пущу. Полбутылки — 27 коп., а она получает за день 25.
Один пьяный мужик стал требовать с жены на полбутылки, та не давала. Тогда он схватил грудного ребенка за ногу и говорит: расшибу о печку. Однако бросил ребенка, но уперся плечом в стену и выворотил угол избы: на тебе, теперь будешь мерзнуть зимой. Другой, при таком же случае отнес своего ребенка в кабак и говорит целовальнику: давай бутылку, возьми Ваську; жена, небось, придет, выкупит (кабатчик, однако, отказался). Есть в Алексеевском горький пьяница по прозванию Токала, бездомный и бесприютный, спит в канаве, — наносит дров на фабрике, его накормят. Живет для рюмки. Когда кабатчику нужно мясо, он посылает за ним Токалу в Бронницы — 20 верст туда и 20 назад с полпудом мяса, конечно, пешком, и за это Токала получает рюмку авансом, рюмку у мясника в Бронн[ицах] и рюмку по возвращении.
По Алекс[еевскому] нельзя пройти, чтобы не услышать ни за что, ни про что: Барин, позвольте на баночку! (т. е. на шкалик). Бабы воют. При мне одна баба рассказала г-же Щ[епкиной] новую выдумку кабатчика. Он стал выдавать более солидным своим клиентам книжки для забора водки. Книжку эту клиент может передавать кому угодно для забора рюмки, полбутылки и т.д., но за деньги отвечает он лично; зато он получает с кабатчика по 10 коп. с рубля забора по его книжке. Настоящее комиссионерство.
Народ покупает себе калоши, но калоши стоят под образами, и их надевают только для прогулки в сухую погоду.
Недавно в соседнем селе была ярмарка: бабы и девки побежали покупать себе зонтики и, вернувшись, прогуливались под зонтиками, а, когда пошел дождь, закрыли зонтики, чтобы не испортились, и подняли сзади подолы юбок на голову.
Недавно в соседнем селе была ярмарка 4: бабы и девки побежали покупать себе зонтики и, вернувшись, прогуливались под зонтиками, а, когда пошел дождь, закрыли зонтики, чтобы не испортились, и подняли сзади подолы юбок на голову. Были недавно смотрины; пришел жених, красивый парень, разряженный с иголочки. И когда, по обычаю, их оставили вдвоем, жених спросил невесту: Ну что ж, нравлюсь я вам? На что она ответила: Если все, что на вас, ваше, то нравитесь (большею частью эта одежда действительно прокатная). Больше ее, очевидно, ничего не интересовало — только платье. При мне же баба жаловалась, что муж — пьяница, бьет ее смертным боем и пр., а на вопросы объяснила, что когда ей надо было венчаться — уже были куплены все припасы для свадьбы, когда ее родителям сказали, что ее жених негодяй, мать хотела расстроить свадьбу, но отец сказал: С ума сошла, что ли. Хлебов напекли, ветчины да водки, может, на 15 рублей купили, а ты — не хочу. — Так и сыграли свадьбу. — Мамонов со своей фабрикой высасывает последние соки. Денег он почти совсем не платит — все продуктами; случалось, у тех же Щепк[иных] купит рожь по 80 коп., а с рабочими рассчитывается ею по 1 р. 20 к. Это противозаконно и потому делается устно, без книжек. Он теперь очень богат, а сам из алексеевских мужиков. Их было два брата, и этот (младший) забрал фабрику в свои руки. Брат сам рассказывал, как это сделалось. — Говорит он мне тогда: поклонись мне в ноги, сейчас с тобою всю власть поделю, хозяином сделаю. — Брат не захотел кланяться и остался нищим.
Теперь его сыновья работают у дяди на фабрике, как все. Знакомый Щепк[ина] и мой, коломенский санитарный врач, однажды, в одной дальней деревне разговорился с какой-то богатой бабой насчет М[амоно]ва. — Она говорит: первый он в деревне душегуб, чтоб ему помереть без причастия, и пр. — Он и спрашивает: вы что ж, знаете его? — Как не знать! Он мой отец. — А сам М[амоно]в рассказывал приказчику Щ[епки]ных, как он выпросил у старшего фабричного инспектора отмену штрафа, наложенного на него младшим инспектором: Пришел я и в дверях бух на колени: смилуйся, ваше благородие, защити, обижают меня. В нашем положении, сами знаете, иначе нельзя.
Не встану, говорю, пока не помилуете, а сам ползу к нему на карачках. Ну, и простил. — Вся деревня провоняла краской, люди болеют от нее, все грязные воды спускают в единственную речку Северку.
Насчет попов земский начальник рассказал два анекдота, случившихся при нем. Экзаменует он в церковно-приходской школе; спрашивает ученика, как надо праздновать праздник; ответ: пойти в церковь и дать на содержание причта. — В одной богатой деревне мужики захотели ради благолепия нанять дьякона (у них был только священник и псаломщик); так как это сократило бы доходы священника, то поп воспротивился: Внесите 7 тысяч на содержание причта, тогда похлопочу. Мужики обратились в консисторию; та запросила попа насчет доходности, и он отписал, что, дескать, приход и без дьякона плох, за венчание дают 3 руб. (а в действительности такса была 10), за крещение 30 коп. (вместо рубля) и пр. — Тем не менее, дьякона прислали; а мужики тайно от попа получили в консистории копию его донесения. И вот при первой же свадьбе ему, вместо обычных 10 руб., дают 3. Он возопил, а они ему: Нет уж, батюшка, вы сами написали — вот и копия. А тебе дьякон на 7 руб. — Так они его года два морили.
И все в таком роде. Щепкины рисуют картину невероятной лени мужиков. Старик объясняет это тем, что при крепостном праве труд был принудительный, затем внешнее принуждение исчезло, а внутреннего побуждения к труду, даваемого культурой, нет.
Очень сильно на меня подействовали эти рассказы.
Это я пишу уже в 9 час. вечера. Напившись чая, пошел я на квартиру Щепкиных узнать, нет ли для меня писем, а также купить перьев. Нашел там письмо от Бузескула. А тут по приезде нашел ваше письмо от 1-го. Ты спрашиваешь, Бума, о Потемкине и издании сборника в пользу евреев!
Именно об этом я и писал недавно Бузескулу (и через него Овсянико-Куликовскому), и теперь он отвечает. Потемкина я довольно хорошо знаю лично. Он окончил несколько позднее меня и сразу занялся, — как ни странно, — еврейской историей. Издание, без сомнения, состоится, и сборник будет не хуже всех других таких же сборников. Так и скажи Сакеру: пусть безбоязненно присылают. Янжул, Мельшин, Короленко, Бальмонт, Лохвицкая и др. уже прислали статьи и стихи, затем обещали Чупров, Ковалевский и мн. др. Бузескул тоже пришлет. Овс[янико]-Куликовскому он написал об этом в Париж. Старик Щепкин, которого я тоже просил, отговаривается недосугом. Кроме них, я взялся достать статьи еще от Виноградова и др.
- Имеется в виду Малое Ивановское, владелец — внук поэта А. С. Пушкина А. А. Пушкин. – Прим. Stupinsky.ru[↩]
- Шорная лавка Афанасия Леонтьевича Мелкова на Овощной площади в доме Листратова в Бронницах (см. Вся Россия. 1900. Т. 1. С. 1106). – Прим. Stupinsky.ru[↩]
- Это значит, что М. О. Гершензон ехал в Москву со станции «Бронницы»[↩]
- Скорее всего, имеется в виду Малино. – Прим. Stupinsky.ru.[↩]